Yuricon


ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ
Заонежские сказы

Расшифровывая в ночной петрозаводской гостинице остекленевшую рукопись, мы натолкнулись на светлую и печальную легенду Заонежья, имеющую непосредственное отношение к предстоящему нам путешествию на остров Кижи.



Давно это было. Камни тогда разговаривать умели, и в каждом жила душа. Звери лесные их слушались, а люди им поклонялись, потому что камни умели управлять стихиями – и от них зависело, придёт ли рыба, здоров ли будет скот, богат ли случится урожай.

А главным над сейдами был Белый Сейд, огромный, поседевший от времени, дождей и ветра. Лежал он на краю уступа на высокой горе-тунтури, свесившись так, что любой другой камень давно упал бы, но не мог упасть Белый Сейд, потому что он хранил Великое Равновесие.

С некоторых пор камни стали брать себе в ученики людей – не всех подряд, конечно, а только тех, кто Силу понимал, мог брать её, хранить и использовать, не нарушая Великого Равновесия. Так в каждой деревне свои ведуны, колдуны и шаманы появились, а в некоторых и по нескольку.

Сначала люди селились неподалёку от камня родительского, и всякий ведун накрепко привязан был к своему учителю. Но шло время, и все шире становились обжитые земли, все дальше уходили люди от исконного места, и поколения сменялись поколениями, а народы - народами. И вот стало так, что многие версты отделяли новые деревни от могучих сейдов, и перестали люди кланяться камням, и только шаманы слышали своих далёких учителей, поскольку Силе не ведомы границы.

Молодых колдунов теперь обучали людские ведуны – по заветам и под контролем Великого Равновесия. А первое правило было таким: нет Силы чёрной и белой, нет Силы слабой и сильной – есть только одна Сила, и все, кто ею обладает, подчиняются ей.

Исключение из этого правила существовало только для Изначальных Камней, потому что только они могли управлять стихиями, а людям это умение можно было получить лишь одним способом – самим в камень обратиться. Старики говорили, что так оно прежде и было: когда колдун слышал зов камней, он передавал свою власть самому способному из учеников и уходил навсегда. И потом обязательно появлялся в округе новый сейд – или валун причудливый, или куча каменная, или несколько камней, друг на друга поставленных. Но всегда видно было: не руками сотворен сейд, другая у него природа.

Но то – дела ведунов, а люди простые своими заботами жили.

Вот и сказ наш про то, что оказалась люба одна девка сразу двум парням. И уговорились они решить свой сердечный спор в ночь на Ивана Купалу – как игрища начнутся, бросить в воду свои топоры. Чей на плаву останется, знать, тому и доля счастливая. Честно решили – честнее и быть не может.

О решении своём никому не сказали соперники, да девку-то не обмануть, почуяла, что ее судьба заветной ночью решится. А может, сейд какой нашептал во сне из озорства – для камня дела сердечные недоступны, но весьма забавны. А ей оба парня одинаково нравились – да и что ж удивительного, коли каждый без изъяна? И до того девке жалко было, что кто-то из них должен будет проиграть, что даже ревела она тихонько, ленты в косы вплетая, к празднику собираясь. Что с неё возьмёшь? Дура девка.

А парни-то на самом деле не совсем одинаковые были. То есть статью оба удались, но вот хитростью да коварством лишь один отличался. И, выиграть желая, пошёл он накануне праздника к ведуну деревенскому. А ведун был молод да бахвалист – единственным учеником был он у старого шамана, и, когда тот в лес навсегда ушёл, принял от него деревню, думая, что она ему по заслугам досталась. А про то не подумал, что не было выбора у старика, когда позвали его камни, кому власть передать.

Так вот, пришёл хитрый парень к ведуну и просит: «Ты, великий, даёшь нам урожай и загоняешь зверя в наши ловушки, тебя слушается рыба и ветра над Онего-морем, помоги же мне выиграть сердечный спор, а я уж в долгу не останусь». Слушает ведун льстивые речи, и вместо того, чтобы отвечать подобающе, что, мол, не он урожаем и зверем командует, а Сила, не ему подвластны ветра Онего-моря, а Силе – вместо этого говорит он парню так: «Да как у тебя язык повернулся просить меня, повелевающего стихиями, о таком мелочном деле, как девку посватать?! Ты б ещё попросил меня дров наколоть или подковать лошадь! Разве не знаешь ты, что ни один ведун не вправе вмешиваться в дела сердечные, человеческие?» Не унимается парень, своё гнёт: «К кому же мне ещё идти, кого просить, если даже малышне голоногой ведомо, что не может топор плавать! Вот если вода не примет его, тогда лишь выиграю спор! Не о делах сердечных речь - попроси воду, великий ведун, чтобы не брала железа в лоно своё – тебя она послушает, а другого вряд ли! И требуй с меня награду любую»

«Хорошо! – отвечает колдун. – Я помогу тебе выиграть этот спор, я заставлю озерную воду удержать железо. Но ты, когда свадьбу сыграешь, приведёшь на одну ночь ко мне свою жену». Рассвирепел сначала парень от такого условия, хотел зарубить колдуна, да потом подумал и согласился: убудет ли от девки, а спор выиграть важнее.

Нет границ для Силы, и все камни слышали этот разговор. Но ни один не подумал всерьёз, что человеческий колдун и впрямь решится приказывать Онего-морю. Посмеялись лишь. И вот настала та самая ночь, и десятки лодок сошлись у заповедного острова, и взмыли в небо языки костров, и зазвучали песни, и закружились хороводы. И раздался клич о споре, который сейчас разрешён будет, и расступился круг, и вышли оба соперника к озеру, и кинули в воду свои топоры.

А колдун, что в тени еловых лап хоронился, в этот момент посохом в землю ударил, воздел руки и заговор завёл, чтоб волны Онего-моря не брали железа в полон, а удержали на своём лоне.

Не мог не подчиниться Онего Силе, но и не снёс такой дерзости от человеческого колдуна, в бессильной ярости наслал волну огромную, залила она берег, затушила костры, разогнала хороводы, песни оборвала. А к девке, что судьбы своей дожидалась, послал Онего белокрылую чайку, которая прокричала на лету: «Знай, девушка, свою судьбу – сейчас один топор на плаву останется, а за это ты колдуну обещана!»

Услышала девка такие слова, закричала от стыда и горя и бросилась к берегу, к волнам озёрным, да прыгнуть не успела.

Потому что далеко-далеко на высокой горе качнулся над обрывом Белый Сейд. Качнулся - и тяжко утвердился на месте, лишь гора вздрогнула. Далеко-далеко – но прошла дрожь через тайгу и скалы – до самого заповедного острова. Гул прокатился, застонала земля, раздалась провалом, отступили воды, вековые ели полёгли как хворост под напором могучего ветра. Воздух плотным стал, остановилось время, застыли люди и зверье в лесу – кого как застало.

И выступила на остров душа камня: ростом выше самого высокого дерева, шкура медвежья, ноги утиные, лапы росомашьи, глаза рысьи, из пасти кабаньи клыки торчат, на голове две пары рогов – лосиные и оленьи. В навершие каменного посоха молнии бьют, вокруг туши стелется по земле иней.

Колдуна подзывает: «Ползи сюда, червь».
Подчиняется колдун.
«Ты знаешь, кто я?» - спрашивает чудовище.
«Знаю, о Изначальный», - шепчет колдун.
«Вот именно, - в великом гневе молвил Белый Сейд, ибо это был он. - Как посмел ты заговаривать воду в Онего-море? Как решился нарушить запрет и полез в дела человеческого сердца? Как осмелился потревожить покой мой и пошатнуть Великое Равновесие?»
«Не погуби, Повелитель Стихий» - только и смог пролепетать колдун, ибо вина его была действительно тяжела.
«Ты погубил себя сам, и мне нет нужды делать большее» - ответил Белый Сейд.- «Сейчас я вновь запущу время, но тебе не будет в нём места в прежнем обличье. Ты превратишься в винную лавку в Ламбасйок, и продолжишь служить людям, давая им надежду, тепло и утеху, а они станут платить тебе непотребством. А отказать ты им не сможешь, поскольку будешь связан публичной офертой».
«А вы, - обратился Белый Сейд к бывшим соперникам, - Вы станете круизными теплоходами. А удержать ваше железо на лоне волн или нет – пусть решает само Онего-море. И каждый раз, подходя к Кижисаари, вы будете видеть свою возлюбленную, ибо она тоже останется здесь навсегда, живой, но к миру людей больше не принадлежащей».

С такими словами Белый Сейд запустил время и исчез, возвратившись к своему камню на высокую гору-тунтури.

И вновь на острове запылали костры, зазвучали песни, закружились хороводы. И никто не заметил, что нет в праздничной толпе ни шамана, ни обоих парней-соперников, ни их возлюбленной, потому что это тоже была воля Белого Сейда.

И никто не заметил, что над самыми водами Онего-моря появилась на берегу молодая берёзка.

Она и сейчас там – встречает на острове Кижи круизные теплоходы, которые носит на своих волнах Онежское озеро.

А трещина в камне, что путь гнева Белого Сейда отметила, так и осталась - в назидание ведунам да шаманам. Велемонами люди называют этот разлом.

И вновь, рассказывая о путешествии на Кижи, я вынужден обмолвиться о погоде: когда мы прибыли в Петрозаводск ночью накануне отхода к острову, чистый небосвод был украшен потрясающей красоты закатом, особенно выразительным после соловецкого сидения, и нам хотелось надеяться, что прекрасная погода сохранится и на следующий день.

Увы, проснувшись, мы обнаружили, что небо до горизонта закрыто облаками, правда, до дождя дело не дошло, но о сочных красках, к сожалению, приходилось забыть.

Впрочем, кижские пейзажи выразительны в любую погоду, и даже в черно-белом варианте способны пробуждать сильные эмоции.













































Мы пробыли на острове в так называемом экскурсионном формате, то есть три с половиной часа с момента швартовки «Ракеты» до времени её отхода в Петрозаводск.

Конечно, этот интервал позволяет лишь бегло ознакомиться с экспозицией южной части острова, и никак не предполагает похода в северный сектор, однако наша цель заключалась в данном случае лишь в краткосрочном визите, так что сожалеть нам пришлось только о затянутом облаками небосводе, немного осложнившем фотосъёмку.

После возвращения в Петрозаводск мы ощутили, что путешествие начинает неумолимо клониться к своему финалу. К счастью, впереди нас ещё ждали приключения – о которых, разумеется, мы не станем умалчивать.

Кроме того, в остекленевшей рукописи оставалось несколько последних нерасшифрованных страниц, что давало нам надежду ещё хоть на немного остаться в объятиях Беломорской были.






К содержанию